Неточные совпадения
Осетин-извозчик неутомимо
погонял лошадей, чтоб успеть до
ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской одежде полтора дни и две
ночи уходил от
погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто
гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной
ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника,
прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Если бы она вышла за него, он бы наутро, после первой
ночи,
прогнал бы ее пинками… потому что это бывает.
— Ничего, капитан, — отвечал мне гольд. — Эти люди холода не боится. Его постоянно сопка живи, соболя
гоняй. Где застанет
ночь, там и спи. Его постоянно спину на месяце греет.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму,
ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня
прогнать вместе с другими.
Трофимов. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и — куда только судьба не
гоняла меня, где я только не был! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и
ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его…
И сидят в санях тоже всё черти, свистят, кричат, колпаками машут, — да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все кони вороной масти, и все они — люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а те на них ездят,
гоняют их по
ночам в свои праздники разные.
Он держит жен своих в строгом повиновении: если которая-нибудь отобьется в сторону — он заворачивает ее в табун; он переводит их с одного пастбища на другое, на лучший корм;
гоняет на водопой и загоняет на ночлег, одним словом, строго пасет свой косяк, никого не подпуская к нему близко ни днем, ни
ночью.
— Вот, смотри: ее отец — богатый, торгует железом, имеет несколько домов. За то, что она пошла этой дорогой, он —
прогнал ее. Она воспитывалась в тепле, ее баловали всем, чего она хотела, а сейчас вот пойдет семь верст
ночью, одна…
В городе он решил
ночью взломать и ограбить ту лавку, у хозяина которой он жил и который прибил его и
прогнал без расчета.
— Это трудно сказать, где он живет; день пребывает около Иверских ворот, а
ночи по кабакам шляется или посещает разных метресс своих, которые его не
прогоняют.
Нас не
погнали в глухую
ночь, но дали отдохнуть, собраться с духом, напиться чаю и даже дозволили совершить путину до Корчевы в дворянских мундирах, так как одежда, в которой мы прибежали в Проплеванную, еще не просохла как следует.
Приехавшие дачники были очень добрыми людьми, а то, что они были далеко от города, дышали хорошим воздухом, видели вокруг себя все зеленым, голубым и беззлобным, делало их еще добрее. Теплом входило в них солнце и выходило смехом и расположением ко всему живущему. Сперва они хотели
прогнать напугавшую их собаку и даже застрелить ее из револьвера, если не уберется; но потом привыкли к лаю по
ночам и иногда по утрам вспоминали...
— Думаешь — она не знает, что я ее обманываю? — сказал он, подмигнув и кашляя. — Она — зна-ет! Она сама хочет, чтобы обманули. Все врут в этом деле, это уж такое дело, стыдно всем, никто никого не любит, а просто — баловство! Это больно стыдно, вот, погоди, сам узнаешь! Нужно, чтоб было
ночью, а днем — в темноте, в чулане, да! За это бог из рая
прогнал, из-за этого все несчастливы…
Её — боялись; говорили, что она знакома с нечистой силой, что ей послушны домовые, стоит захотеть ей, и корова потеряет удой, лошадь начнёт
гонять по
ночам дедушка, а куры забьют себе зоба. Предполагалось, что она может и на людей пускать по ветру килы, лихорадки, чёрную немочь, сухоту.
Потом уговорились мы с ней, что буду я молчать — ни отцу, ни брату, ни сестре про дьякона не скажу, а она его
прогонит, дьякона-то; конечно, не
прогнала, в баню ходил он, по
ночам, к ней, в нашу.
Потом он долго, до света, сидел, держа в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо стало каким-то светло-зелёным, в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув,
прогоняло остатки не успевшей спрятаться
ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
Женщины не могли более вытерпливать голода: они стали проситься вон из крепости, что и было им позволено; несколько слабых и больных солдат вышли за ними; но бунтовщики их не приняли, а женщин, продержав одну
ночь под караулом,
прогнали обратно в крепость, требуя выдачи своих сообщников и обещаясь за то принять и прокормить высланных.
Гордей Евстратыч рассказал всю историю лежавшего на столе кварца: как его привез Михалко, как он не давал спать целую
ночь Гордею Евстратычу, и Гордей Евстратыч
гонял в Полдневскую и что там видел.
Нервы были подняты,
ночь мы не спали, в четыре часа пришел дежурный с докладом, что кашица готова и люди завтракают, и в пять, когда все еще спали, эшелон двинулся дальше. Дорогой Архальский все время оглядывался — вот-вот
погоня. Но, конечно, никакой
погони не было.
— Да ты, дедушка, послушай, дело-то какое! — живо подхватил парень. — Они, наши, сосновские-то ребята, сказывали, твой зять-то… Григорьем, что ли, звать?.. Слышь, убежал, сказывают, нонче
ночью… Убежал и не знать куда!.. Все, говорят, понятые из Комарева искали его — не нашли… А того, слышь, приятеля-то, работника, Захара, так того захватили, сказывают. Нонче, вишь,
ночью обокрали это они гуртовщика какого-то, вот что волы-то
прогоняют… А в Комареве суд, говорят, понаехал — сейчас и доследились…
— Опомнись, милостивый пане! Где же это видано, чтобы к
ночи, да еще в бурю, людей по темному лесу за птицей
гонять?
Еще положить под медведя,
Чтоб тот ему кости размял,
Ходебщик сергачевский Федя —
Случившийся тут — предлагал.
Но Дарья, хозяйка больного,
Прогнала советчика прочь:
Испробовать средства иного
Задумала баба: и в
ночь...
Его
прогнали в кухню и кормили вместе с прислугой; часто по
ночам его выталкивали из дому, и ему приходилось ночевать под открытым небом.
Молча кружились то по лесу, то среди беззащитного поля и снова торопливо вваливались в темень, хряскали по сучьям, на одном крутейшем косогоре чуть не вывалились, хотя Еремей и
ночью, казалось, видел, как днем. И чем больше завязывали узлов и петель, тем дальше отодвигалась
погоня и самая мысль о ней. Что-то засветлело, и Еремей сказал...
Вязопуриха была старше меня одним годом, мы с нею были особенно дружны; но под конец осени я заметил, что она начала дичиться меня…… Но я не стану рассказывать всей этой несчастной истории моей первой любви, она сама помнит мое безумное увлечение, окончившееся для меня самой важной переменой в моей жизни. Табунщики бросились
гонять ее и бить меня. Вечером меня загнали в особый денник; я ржал целую
ночь, как будто предчувствуя событие завтрашнего дня.
Погоня гналась за мной две
ночи, а я одвуконь бежала.
У нее в сердце уж не было мщения: — теперь, теперь вполне постигла она весь ужас обещанья своего; хотела молиться… ни одна молитва не предстала ей ангелом утешителем: каждая сделалась укоризною, звуком напрасного раскаянья… «какой красавец сын моего злодея», — думала Ольга; и эта простая мысль всю
ночь являлась ей с разных сторон, под разными видами: она не могла
прогнать других, только покрыла их полусветлой пеленою, — но пропасть, одетая утренним туманом, хотя не так черна, зато кажется вдвое обширнее бедному путнику.
Но холодная вода начала действовать. Помогло и то, что дежурный надзиратель, все тот же старик, несколько раз лекарственно ударил Янсона по голове. И это ощущение жизни действительно
прогнало смерть, и Янсон открыл глаза, и остальную часть
ночи, с помутившимся мозгом, крепко проспал. Лежал на спине, с открытым ртом, и громко, заливисто храпел; и между неплотно закрытых век белел плоский и мертвый глаз без зрачка.
Так прошло время до четверга. А в четверг, в двенадцать часов
ночи, в камеру к Янсону вошло много народу, и какой-то господин с
погонами сказал...
Одни говорили, что Юлия, влюбившись в Бахтиарова, ушла к нему
ночью; муж, узнав об этом, пришел было за ней, но его выгнали, и он был столько глуп, что не в состоянии был ничего предпринять; что на другой день поутру Юлия возвратилась к мужу, потому что Бахтиаров, которому она, видно, наскучила,
прогнал ее, и что теперь между ними все уже кончено.
Во сне мне снился Полуферт, который все выпытывал, что говорил мне Мамашкин, и уверял, что «иль мель боку», а потом звал меня «жуе о карт императорского воспитательного дома», а я его
прогонял. В этом прошла у меня украинская
ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который несся ко мне в открытое окно спальни.
Шратт. Все в порядке. (Смотрит на часы-браслет.) Один час
ночи. (Надевает кепи и плащ.) До свидания, поручик. Вам советую не засиживаться здесь. Вы можете покойно расходиться. Снимайте
погоны. (Прислушивается.) Слышите?
— Нет! Ведь это так, шутка, что я фальшивками занимался, меня за бродяжничество сажали и по этапам
гоняли. А раз я попал по знакомству: познакомился в трактире с господином одним и пошел ночевать к нему. Господин хороший. Ночевал я у него
ночь, а на другую — пришли жандармы и взяли нас обоих! Он, оказалось, к политике был причастен.
— Он ведь тоже
гоняет день и
ночь…
Вот она, наука-то ваша проклятая!» Вашей идее обрадуются все балбесы, которые до 15 лет ничему не учатся, но зато — как яблочко румяны, потому что с утра до
ночи собак
гоняют», и пр., и пр.
От нечего делать принял он приглашение одного из своих бывших товарищей — ехать с ним на лето в деревню; приехал, увидал, что там делается, да и принялся толковать — и своему товарищу, и отцу его, и даже бурмистру и мужикам — о том, как беззаконно больше трех дней на барщину крестьян
гонять, как непозволительно сечь их без всякого суда и расправы, как бесчестно таскать по
ночам крестьянских женщин в барский дом и т. п.
— Покушай ушицы-то, любезненькой ты мой, — угощал отец Михаил Патапа Максимыча, — стерлядки, кажись, ничего себе, подходящие, — говорил он, кладя в тарелку дорогому гостю два огромных звена янтарной стерляди и налимьи печенки. — За
ночь нарочно
гонял на Ветлугу к ловцам. От нас ведь рукой подать, верст двадцать. Заходят и в нашу Усту стерлядки, да не часто… Расстегайчиков к ушице-то!.. Кушайте, гости дорогие.
Всю троицкую
ночь с березками в руках молодые парни и девушки резво и весело, с громким смехом, с радостными кликами бегают по полям,
гоняя русалок, а на солнечном всходе все вместе купаются в водах, уже безопасных от ухищрений лукавых водяниц…
Уж не воображаешь ли ты, что я пьян?» Он захотел было возражать, но я его
прогнал, свернулся калачиком и в ту
ночь уже ничего не слыхал.
Один раз,
ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на улицу, когда их
гоняют на работу. Он сказал...
Крыша сарая давно вся сотлела и просетилась, воротища упали и висели на одной «пятке», и никто в этот сарай не ходил, кроме солдатки Наташки, которую, впрочем, велено было
гонять отовсюду. И вдруг в одну
ночь этот так называемый «старый половень» сгорел, как свечка!
Висленев решительно не мог отвязаться от этого дурака, который его тормошил, совал ему в руки свайку и наконец затеял открытую борьбу, которая невесть чем бы кончилась, если бы на помощь Жозефу не подоспели мужики, шедшие делать последние приготовления для добывания живого огня. Они отвели дурака и за то узнали от Жозефа, что вряд ли им удастся их дело и там, где они теперь расположились, потому что Михаил Андреевич послал
ночью в город просить начальство, чтоб их
прогнали из Аленнина Верха.
Нас не
прогнали из корпусного здания, вероятно приняв во внимание, что нам решительно некуда было бы деться и все мы в первую же
ночь непременно попали бы под опеку ночного полицейского дозора.
Он привязался к Теркину, как собака.
Прогони его сейчас — он не выдержит, запьет, может, и руки на себя наложит. Всей душой стоял он за барина в истории с Серафимой Ефимовной. Кругом она виновата, и будь он сам на месте Василия Иваныча, он связал бы ее и выдал начальству… «Разве можно спущать такое дело бабе? — спрашивает он себя уже который раз с той
ночи и отвечает неизменно: — Спущать не следует».
Там, в усадьбе, его невеста. Неужели он в ней нашел свою желанную?.. Кто знает! Да и к чему эта
погоня за блаженством? Лучше он, что ли, своего отца, Ивана Прокофьича? А тому разве был досуг мечтать о сладостях любви? Образы двух женщин зашли в его душу: одна — вся распаленная страстью, другая, в белом, с крыльями, вся чистая и прозрачная, как видел он ее во сне в первую
ночь, проведенную с ней под одною кровлей… Живи Калерия — она бы его благословила…
Погоня за положением, за обеспеченностью делает то, что парижский романист, драматург и газетный сотрудник действительно пишут с утра до
ночи.
И вначале Таисия плакала день и
ночь, так как ничего не умела делать, и ее без стеснения ругали дурой и
гоняли со службы; потом приспособилась, крепко уселась в конторе одного большого торгового дома и успокоилась; и несколько лет единственным настоящим ее мучением была краснота носа, ничем не устранимая, противная, заметная даже под пудрой.
Итак бьёшься с утра до вечера в пыли, в жару, в
погоне за новостями, а душной
ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.